/ После летнего наступления Москвы на Московскую область пересмотр региональных границ, видимо, становится трендом – только не везде это получится безболезненно
5 сентября у ингушского села Даттых в лесу подорвали и обстреляли полицейскую колонну. Погибли шесть человек. Если бы этого случая не было, некоторым, как говорится, стоило бы его придумать. Ведь он как бы подтверждает правоту чеченского лидера Рамзана Кадырова, пытающегося дать понять, что в Ингушетии не справляются с террористами.
В новостях сюжет об обстреле сопровождался картой местности, на которой выделена Ингушетия – узкая полоска земли между Чечней и Северной Осетией и ее часть – Сунженский район, где и произошел инцидент. Район, на который теперь уже практически официально претендует Чечня. Вся эта история как бы говорит: если бы Даттых был Чечней, а не Ингушетией, в полицейских бы не стреляли – ведь в Чечне уже давно некому стрелять в полицейских. Очень своевременный аргумент в территориальном споре двух вайнахских республик.
На административной карте России Чечня и Ингушетия не разграничены: две республики есть, а границы между ними на карте нет. Это, как и почти все кавказские споры – наследие СССР: в советское время была единая Чечено-Ингушетия, потом Чечня захотела быть независимой от России, а Ингушетия – от Чечни. Границу при разводе нарисовали, но официально она не признана, потому, например, что главным рисовальщиком с чеченской стороны был Зелимхан Яндарбиев, которого потом ликвидировали в Катаре российские разведчики. Легитимность нарисованной границы с ингушской стороны никем под сомнение до сих пор не ставилась, хотя власти постсепаратистской Чечни несколько раз публично заявляли, что хотели бы провести эту линию иначе – так чтобы Сунженский и Малгобекский районы Ингушетии отошли бы Чечне.
Сунженский и Малгобекский районы – это две трети Ингушетии. Кроме них остается только Назрань и горная часть Назрановского района, два маленьких изолированных анклава. Глава Чечни апеллирует к административному делению образца 1934 года, когда Чеченская и Ингушская автономии еще существовали отдельно друг от друга. Но проблема в том, что по этой карте к Ингушетии относится Пригородный район – притеречная равнина, с востока охватывающая Владикавказ. Когда ингушей и чеченцев вернули из ссылки, в которой они находились с 1944 по 1957 год, и восстановили республику Чечено-Ингушетию, Пригородный остался у Северной Осетии, а Чечено-Ингушетия получила компенсацию в виде трех переданных ей притеречных районов Ставрополья. При разводе Чечни с Ингушетией в начале 1990-х эти районы, понятно, остались в Чечне, а из-за Пригородного района возник конфликт, который ровно 20 лет назад, в октябре 1992-го, привел к кровавым столкновениям между ингушами и осетинами: сотни погибших, десятки пропавших без вести, тысячи вынужденных переселенцев.
Формальное решение проблемы Пригородного – одна из заслуг нынешнего главы Ингушетии Юнус-Бека Евкурова. Отказаться от притязаний на Пригородный для ингушского лидера – почти что политическое самоубийство. Предгорная часть Пригородного – действительно ядро этнического ареала ингушей, там стоят села, история которых очень важна для их этнического самосознания. Евкуров, сам уроженец одного из этих сел, нашел в себе мужество провести первые в истории республики муниципальные выборы, сформировать легитимные муниципалитеты и, соответственно, по умолчанию отказаться от Пригородного района, который ингушские патриоты называют Западной Ингушетией. Без этого напряженность на осетино-ингушской границе длилась бы вечно.
Заявленные Рамзаном Кадыровым территориальные притязания сводят эти усилия на нет и грозят поставить осетино-ингушскую проблему заново: без Сунженского и Малгобекского районов Ингушетии останется только вновь требовать возврата Пригородного – или прекратить свое существование как республики.
Но Чечня и Ингушетия – это не просто две республики. Это две разные системы управления. В Чечне практически все внутреннее управление, включая силовую часть, отдано «в концессию» одному-единственному человеку, который несет ответственность лично перед главой государства. В Ингушетии управление строится более или менее в соответствии с российским законодательством. Сами биографии двух ссорящихся в последнее время лидеров отражают эти две разные схемы: Евкуров – кадровый военный, твердо знающий устав, Кадыров – выходец из влиятельной сепаратисткой семьи, никакого устава не знающий, правящий неформально. Евкуров старается вести себя так, чтобы ни у кого не возникало сомнений: Ингушетия такая же часть России, как Тульская область. У Кадырова в полиции полным полно людей, которые еще сравнительно недавно сражались против России с оружием в руках.
Если проехать по Ингушетии, а потом по Чечне, действительно, может показаться, что чеченский вариант работает лучше. Только полезно вспомнить, сколько бюджетных миллиардов Чечня, в отличие от Ингушетии, получила из федерального бюджета в порядке исключительного приоритетного финансирования. Не мешает вспомнить и о том, что внешне более успешная чеченская система – система колониальная. А то, что с колоссальным трудом и часто без достаточной поддержки из Москвы пытается делать в Ингушетии Евкуров – это ежедневная борьба за сохранение единства нашей общей страны. Конечно, единство больше выиграло бы, если бы границ между регионами в том виде, в каком они есть сейчас на Кавказе, не было вообще. Но чтобы постепенно увеличивать их прозрачность, надо сначала установить их и отказаться от любых ревизий и апелляций к прежним вариантам административной карты, как это уже формально сделано между Ингушетией и Осетией.
Спор о территориях между Ингушетией и Чечней стал частью конфликта двух систем управления на Кавказе. Кавказ ждет реакции Москвы. Если никто из Москвы не прикрикнет на Кадырова, это будет означать, что чеченская система – внешне эффективная, но колониальная по сути – считается более предпочтительной. Но судьба колоний одинакова во всем мире: это деколонизация.