Сообщение американцев о том, что боеготовность поступивших в войска F-35 составляет лишь 50%, а самолёт имеет тысячи недоработок, как обычно, привело к всплеску самого неумеренного шапкозакидательства.
Между тем, с учётом реальной ситуации оно не просто опасно — оно самоубийственно. F-35 — крайне инновационный самолёт, а конструктивные недостатки гораздо более консервативных машин имеют свойство всплывать до самого конца службы. При этом 100% боеготовность не бывает никогда, а 50% боеготовность — это даже несколько больше, чем у отечественных ВВС по состоянию на 2013-й.
Факт состоит в том, что «нюансы» информационной политики формируют в России крайне искажённое восприятие. В странном мире, сформированном «Звездой» и «Глобальной авантюрой» существует американский ВПК, выбрасывающий миллиарды на никому не нужное «вундерваффе» с тысячами конструктивных недочётов и сусальный отечественный, населённый премудрыми инженерами, конструирующими «простое, дешёвое и эффективное оружие», не имеющее ни аналогов в мире, ни проблем. На практике это означает всего лишь то, что по ту сторону Атлантики редкий самолёт долетит до середины Миссисипи, не будучи подвергнут разгромной критике «пользователями» и конкурентами, в то время как по эту любой «шедевр» ВПК «не имеет аналогов в мире», а «пользователи» традиционно «стойко переносят тяготы и лишения военной службы». При этом правильным, безусловно, является первый вариант.
Любителям обсуждать провалы американской оборонки, зачастую мнимые и очень зачастую — абсолютно «дежурные» и «проходные» при разработке любой новой техники, стоит помнить, что если отечественный ВПК и пользователи его продукции хранят молчание по поводу зачастую худших собственных «достижений», то это не значит, что у него их нет.
Глухая советская секретность, доходившая до невыдачи иностранных журналов с «секретными» фотографиями советских кораблей, снятыми в открытом море, кормила орду персонажей с синдромом вахтёра, но существовала по более основательным причинам. В первую очередь она скрывала технологическое отставание, «компенсируемое» «бумажными» махинациями с характеристиками и специфическими «договорными» испытаниями. Во вторую — многочисленные конструктивные недостатки и результаты деятельности военно-промышленного лобби, энергии и влияния которого хватало на то, чтобы размножить откровенно мертворожденную конструкцию в десятках тысяч экземпляров — но не хватало, чтобы исправить даже самые тривиальные ошибки.
Российская секретность пытается делать то же самое, но делает это гораздо хуже. Отечественную оборонку «губят» склонность к саморекламе, в силу ощущения собственной избранности, исходящей из того, что её объект не сможет выловить очевидные нестыковки.
Результаты операции в Сирии, спровоцировавшие абсолютно непропорциональный оптимизм и рассуждения о достигнутом паритете с США, к счастью, спровоцировали не только их. Параллельно в публичном поле проявились проблемы, заслуживающие самого пристального внимания.
Как известно, ещё до того, как освободить от ИГИЛ территорию, превышающую территорию Сирии, Минобороны успело вручить запись ночных боевых действий с тепловизора «Апача» под видом записи действий Ми-28. Причины этого банальны — качество изображения в случае «Апача» лучше в разы. При этом официальные записи Минобороны, судя по всему, демонстрируют только весьма оптимистичный вариант. Бывший глава ВКС, председатель комитета Совета Федерации по обороне Виктор Бондарев: «Ми-28 довели до ума благодаря Сирии. Так вот они (летчики) говорят, что стало лучше, но не все стало лучше — электроника провальная: ничего лётчик не видит, ничего лётчик не слышит. Эти очки, которые надевают, пилоты называют „смерть пилотам“. Небо безоблачное, все нормально, а если какая дымочка — три дня с красными глазами ходят».
Примечательно, что Бондарев заговорил о проблеме, только получив приставку «экс». При этом, как будет показано ниже, речь о системной проблеме, воспроизводящейся с 50-х годов.
«Другой вертолетчик, также ветеран войны в Афганистане, на условиях анонимности рассказал… «Главная проблема этих очков — отсутствие защиты от ярких вспышек. Ты в них смотришь, как на сварку. Бондарев говорит о трудностях в использовании очков в сложных метеоусловиях, но это еще не так критично, как применение очков во время боя». «Даже в мирное время, если посмотреть через эти очки ночью на населенный пункт — все, приплыли. Нужно что-то придумать, чтобы источники вспышек гасились, а рассеянный ночной свет, наоборот, усиливался. Порог чувствительности внизу должен быть выше, а для верхнего уровня — ниже. Но промышленность, к сожалению, к просьбам летчиков не всегда хорошо относится».
При этом, во-первых, речь отнюдь не только о конкретном устройстве. «Конечно, отстаём, мы же не Япония, не Америка, не Англия и не Франция. Мы отстаём не только в вертолётах, но и во всей электронике». Во-вторых, электроника отнюдь не являлась единственной проблемой Ми-28. В-третьих, в существующем виде «Ми» не является современным ударным вертолётом. Так, отечественный ВПК так и не смог создать эффективную ПТУР третьего поколения и пока преуспевает лишь в рассказах о неимоверной эффективности второго и «наивысшей помехозащищённости» радиокомандной системы наведения «Атаки», наводить которую вертолётчикам придётся, вися на виду ПВО.
Следующий сирийский «пассаж» примечателен тем, что в нём озвучены примечательные нравы нашей оборонки и основные причины, по которым мы знаем о малейших проблемах с радиопоглощающим покрытием «Раптора», но исключительно редко слышим о «мелких» неприятностях (в стиле отвалившегося «хвоста») в отечественном варианте.
«- Но никто, кроме специалистов, не знает, в каких сложнейших условиях работают летчики в этих Ту-22М3, насколько неудобно устроено кресло, насколько ограничена в размерах кабина, какие неудобные подголовники — и как это, соответственно, мешает выполнению боевого задания. Речь идет не только об условиях работы экипажей в кабинах, но и об ошибках и неудобствах в системах управления оружием».
«Самолет построен несколько десятилетий назад, все это время промышленность попросту игнорировала жалобы военных на крайне неудобные условия обитаемости и эргономики. Самолет многократно модернизировался и улучшался, но улучшалось в нем что угодно, но только не то, что касается непосредственно комфорта летчика и удобства управления самолетом», — сказал источник. Он добавил, что проблема имеет системный характер и коренится как в психологии военных, так и в отсутствии нормальной обратной связи с ОПК.
«Во-первых, многие даже высокопоставленные военные боятся критиковать и начальство, и машины, в которых им приходится работать, по принципу «как бы чего не вышло». «Во-вторых — и это, возможно, главное — полностью отсутствует площадка, где представители армии и промышленности могли бы обсуждать эксплуатацию техники. Нет ни какого-либо форума, ни специальных совещаний, нет никакого системного механизма, позволяющего военным передать представителям завода-производителя свои замечания».
Во-первых, военно-технологическое отставание объективно присутствовало на всём протяжении существования СССР и не было преодолено до его распада. Более того, в восьмидесятых оно вновь возросло. Провал девяностых ещё более усугубил ситуацию — по сути, от тотального отставания нас спасло только резкое сокращение военных расходов на Западе после окончания холодной войны. Нулевые с их военными расходами порядка 2%, во многом только усугубили ситуацию, продлив деградацию лишённой заказов советской военной промышленности. В итоге даже пятидневная война с грузинской армией, с её сугубо косметической подгонкой под западные стандарты и гомеопатическим количеством модернизированного советского оружия (собственно «запад» ограничивался стрелковым оружием и средствами РЭБ) принесла достаточно неприятных сюрпризов, чтобы спровоцировать военную реформу.
Надо понимать, что условный паритет является чисто «бумажным» даже за пределами электронного «анклава». Вопреки мифу о том, что американцы заняты исключительно саморекламой, а российская/советская «оборонка» кристально честна, реальность выглядит с точностью до наоборот. В условиях регулярного боевого применения, отсутствия «заговора молчания» и присутствия заинтересованных конкурентов завышать данные не только глупо, но и чревато. Фантазия отечественной оборонки не сдерживается ничем — внутрироссийскую ситуацию демонстрируют приведённые выше цитаты, а очередной провал «вовне» всегда можно списать на «криворуких аборигенов».
Так, гигантское и никак не мотивированное преимущество советских/российских самолётов по боевому радиусу при сопоставимых массе и запасе топлива определяется не сверхъестественной экономичностью отечественных двигателей, а тем, что американцы указывают фактический боевой радиус в условиях противодействия ПВО; «наш» вариант — указать радиус полёта с урезанной до предела боевой нагрузкой на оптимальной высоте с оптимальной (крейсерской) скоростью. Странные феномены, когда отечественный радар с активной фазированной решёткой превосходит американский при меньшем числе и меньшей мощности модулей, объясняется никак не гениальностью отечественных инженеров, а ровно тем, что отечественная дальность указана при обзоре в очень узком секторе — специфический режим, имеющий весьма отдалённое отношение к стандартному боевому. Равным образом, фраза из опуса «Уралвагонзавода» «выдержал обстрел самыми современными западными снарядами» в переводе означает «выдержал обстрел сугубо отечественными снарядами с гораздо меньшей бронепробиваемостью» и это не самый «креативный» вариант.
Эта практика началась отнюдь не вчера. Так, давно превратившаяся в фетиш отечественных «борцов с авианосцами» противокорабельная ракета «Гранит» действительно не слишком чувствительна к обстрелу зенитными автоматами — при условии, что неподвижна, без топлива и обстреливается снарядами, даже в рамках техзадания представлявшими собой вольную фантазию на тему американских.
Это отставание, безусловно, ничто по сравнению с отсутствием у американцев НАСТОЯЩЕГО БОЕВОГО ДУХА (тм), но проблема в том, что наличие такового никак не спасает, например, от безнаказанного расстрела со стороны противника, у которого есть преимущество в системах обнаружения.
На самом деле за «дымкой» проглядывает сценарий «73 Истинг», танкового сражения между частями республиканской гвардии Ирака и американскими войсками, оставшимися без авиационной поддержки, во время первой войны в Заливе. Последнее вылилось в основном в тривиальный расстрел иракцев. Можно свято верить, что это «снято на Мосфи… в Голливуде», но поля всех войн, начиная со Второй мировой, были усеяны обломками танков, уступавших противнику в дальности обнаружения цели.
Между тем, необстрелянным американцам противостояла республиканская гвардия — ветераны восьмилетней войны с Ираном, имевшим на момент исламской революции достаточно современную армию. При этом их можно обвинить в чём угодно, но только не в отсутствии храбрости («танки шли через холмы так, как будто для их экипажей не существует завтрашний день»). До многолетних санкций, заставивших Ирак отчаянно экономить на боевой подготовке, оставалось весьма немного, но пока армия Хусейна ничем не напоминала армию 2003-го.
Участь «Тавалканы» служит весьма мрачной иллюстрацией тезиса «воюет не техника, воюют люди» — точнее, его несостоятельности. Если у противника есть технологическое преимущество и достаточная квалификация, чтобы его реализовать, победить можно только одним способом — гигантской кровью. При этом начиная с определённого уровня разрыва не поможет даже она.
В то же время технологическая отсталость сложной техники отнюдь не равнозначна лёгкости её освоения, надёжности, ресурсу и ремонтопригодности — более того, в большинстве случаев дело обстоит с точностью до наоборот.
Иными словами, более простая техника часто требует более сложной подготовки. При этом максимально достижимый уровень подготовки «линейных» частей в большинстве случаев является прямым производным от технологического. Если для того, чтобы подготовить «качественного» «оператора», вам приходится «сжечь» машину из-за её низкого ресурса, у вас неизбежно будут некачественные «операторы». Налёт среднестатистического пилота в СССР в разы уступал американскому и та же схема работала в отношении танкистов. Причина проста — низкий ресурс «дешёвой и надёжной техники». Эта же комбинация характерна для РККА 1941-го.
Как следствие, есть вероятность, что при имеющем место технологическом разрыве нам перепокажут даже не Крымскую войну, а именно 1941-й. При этом на сей раз у нас не будет ни превосходства в людских ресурсах, ни сопоставимых объёмов промышленного производства.
Во-вторых, на объективное отставание накладывались и накладываются субъективные факторы. Позднесоветский ВПК был органичным продолжением советской промышленности в целом с её ставкой на «вал», аллергией на «непривычную» продукцию и отношением к «потребителю» как к досадной помехе своей бурной деятельности. Схема была повсеместной.
Иными словами, дух ненавязчивого советского сервиса вполне витал в коридорах КБ. Практически, в позднем СССР армия превратилась в придаток «оборонки», а не наоборот, при этом конкуренция КБ успешно выродилась в конкуренцию лоббистов.
Прямым следствием развитого феодализма и махновщины в советском ВПК были, во-первых, дублирование и разунификация — одновременно три танка одного поколения на вооружении это классический, но очень далеко не единственный и даже не самый выдающийся пример.
Во-вторых, зачастую прямой саботаж нетрадиционных и новых направлений. Как пример, попытки воспроизвести израильский и американский опыт в создании беспилотников сначала упёрлись в нежелание КБ ими заниматься, а затем породили откровенного кадавра — «Пчела» была именно им.
Отсутствие обратной связи с «потребителями» (желательно, в форме выбрасывания авторов наиболее выдающихся креативов за дверь ВПК), порождало, во-первых, практику урезания реальной боеспособности в погоне за формальными характеристиками.
Тот же Т-64 и его наследники прекрасно выглядят на «бумаге», но в жертву ей принесено всё: от живучести при пробитиях до углов вертикальной наводки, доступного боекомплекта (заряжание его немеханизированной части крайне замедленно) и возможностей модернизации (запас по массе в % равен таковому у М60, который уже был производным от М48).
Во-вторых, увековечивание и усугубление конструктивных недостатков, особенно касающихся удобства «пользователя». Этот феномен блестяще демонстрирует советская лёгкая бронетехника — советский ВПК десятилетиями не мог создать БТР с нормальным выходом для десанта, зато с третьей попытки ликвидировал его у БМП, где он всё-таки был. При этом чешские БТР (ОТ-64) весьма наглядно демонстрировали тот факт, что дело не в технических ограничениях, а в специфичных представлениях советской оборонки о прекрасном.
Между тем, вряд ли стоит уточнять, что эргономика особенно критична именно для военной и воюющей техники, а словоблудие в духе «в западных танках хорошо служить, в наших — воевать» (в переводе — вымотанный танкист лучше воюет) откровенно шизофренично.
В-третьих, полное игнорирование вновь появившихся вызовов. Достаточно сказать, что за восемь лет войны в Афганистане в СССР так и не появилась минозащищённая техника, при том, что в качестве наглядного образца уже существовали вполне полноценные MRAP в ЮАР и даже Южной Родезии (будущее Зимбабве).
Постсоветский период снизил лоббистские возможности «оборонки» достаточно, чтобы она перестала игнорировать тех, на кого должна работать, однако недостаточно для того, чтобы она начала обращать на них внимание всерьёз. Вышеприведённые цитаты демонстрируют, что ненавязчивый сервис всё ещё жив и процветает, а усилия военных по принуждению к выполнению ОПК его обязанностей до сих пор не носят системного характера.
При этом они неизбежно столкнутся со старательно созданной структурной проблемой. Провал оборонного заказа девяностых-нулевых спровоцировал массовое вымирание производителей, что в худшем случае вело к необходимости закупок за рубежом, в «лучшем» — монополизации. Эта ситуация была усугублена «реформой» ОПК, одной из официальных целей которой была борьба с «дублирующими разработками» — иными словами, существовавшая даже в советские времена конкуренция между разработчиками была ликвидирована, а абсолютный монополизм — провозглашён идеалом. Иными словами, замедленное развитие и непреодолеваемый индифферентизм по отношению к требованиям заказчика успешно «вмонтированы» в нынешнюю структуру «оборонки» и неизбежно дадут о себе знать.
Наконец, наше военное планирование десятилетиями существовало под гипнозом концепции дешёвой, массовой, относительно лёгкой и транспортабельной машины как венца творения в противовес западным «серебряным пулям». Классический штамп апеллирует к этому идеалу на примере второй мировой, когда дешёвые, массовые, относительно лёгкие Т-34 победили пресловутый «фашистский зверинец», обитателями которого были тяжёлые, сложные, дорогие и малосерийные по сравнению с танками СССР машины, а производимый в каждой слесарной мастерской ППШ стал оружием победившей пехоты. Проблема в том, что реальность выглядит с точностью до наоборот.
Да, действительно, одна из армий не увлекалась «монстрами» и начала войну с компактным, надежным и технологичным оружием. Это был вермахт.
Как итог, Т-III безнадёжно устарел задолго до конца войны, Т-IV, изначально рассматривавшийся танк поддержки, довольно быстро достиг пределов модернизации. Результатом стал панический переход на новое вооружение со всеми его издержками в середине войны. МП-38 так и не стал — и не мог стать — основным оружием пехоты, а штурмовые винтовки разделили участь «зверинца».
В то же время все три символа Победы СССР (Т-34, Ил-2 и ППШ) по состоянию на 1941-й были классическим «чудо-оружием». РККА начала войну с одним из самых больших по массе основных танков, почти вдвое более тяжёлым, чем позволяла грузоподъёмность стандартного моста в европейской части СССР (15 тонн), при этом его производство находилось едва ли не за гранью возможностей тогдашней советской промышленности. Как следствие, на 1941-й Т-34 был дорог, ненадёжен и обладал крайне ограниченным ресурсом. В случае с тяжёлыми танками эти проблемы возводились в квадрат. Как итог, Т-34 сохранил актуальность до конца войны, опыт, наработанный на довоенных «монстрах», позволил быстро создать «линейку» ИС.
«Простой, дешёвый, надёжный и производимый в любой слесарной мастерской ППШ» уникален тем, что не обладал ни одним из приписываемых ему качеств. Зато обладал не самыми тривиальными для тогдашних массовых пистолет-пулемётов характеристиками (его примерный аналог по скорострельности и «длинноствольности», но не по мощности патрона, «Суоми», выступал в финской армии в качестве «оружия поддержки» — своего рода эрзац ручного пулемёта). Как итог, в отличие от МП-38, который не стал и не мог стать «стандартным» оружием, ППШ была вполне заслуженно вооружена половина пехоты к 1945-му.
Приписать разрекламированные добродетели «простого и дешевого оружия» Ил-2 так до конца и не удалось.
В отличие от Германии, довоенный СССР десятилетиями занимался передовой техникой предельных для себя характеристик при том, что параметры промышленной базы и крайний дефицит квалифицированных инженерных и рабочих кадров подталкивали именно к ставке на массовое производство максимально упрощённого вооружения. Идеологом последнего подхода был некто Тухачевский, однако его своевременно расстреляли. Агония армады советских лёгких танков в 1941-м даёт довольно бледное представление о том, что ожидало бы СССР, если бы «упрощённый» подход возобладал. При этом дело не только и не столько в неправильном применении: «слепые» машины со слабым бронированием и низким ресурсом в любом случае «разваливались» бы на маршах и массово выбивались лёгкой противотанковой артиллерией. Слабая подготовка советских танкистов, как было отмечено выше, также мотивировалась техническим отставанием.
Это частный пример того, что стратегия, делающая ставку на массовое производство максимально упрощённого вооружения, на практике обходится слишком дорого и фактически никогда не работает. Потери возрастают, а эффективность падает сильнее, чем снижается цена и растёт массовость — даже ограниченное, на первый взгляд, техническое преимущество противника даёт непропорционально большой эффект. При этом видимый парадокс состоит в том, что преобладающую ставку на упрощённое и технологичное оружие может позволить технологический лидер, но не технологически отстающая страна. В мирное время это ведёт к консервации отставания и быстрому устареванию (что равнозначно фактическому удорожанию), в военное — как уже было сказано, «бюджетная» техника, теряемая в пропорции один к десяти, мгновенно становится чрезмерно дорогой, при этом она теряется вместе с не успевшими приобрести опыт экипажами. В случае длительного конфликта она успевает стать «архаикой» в самый неподходящий момент.
К счастью, Союз был недостаточно богат, чтобы покупать дешёвое оружие. Практически его спасла именно стратегия «серебряных пуль», причём использованная своевременно. Послевоенный сталинский СССР сделал из опыта войны правильные выводы. Однако затем наступила эпоха «хрущоб», причём не только в архитектуре.
Иными словами, плохая новость состоит в том, что в случае крупного конфликта практически вся стоящая на вооружении российской армии техника разделит участь основной части техники РККА в 1941-м. При этом «Армата» вполне официально является удешевлённым вариантом по отношению к Т-95, а Су-57 столь же официально не является действительно малозаметным самолётом.
Между тем, «патриотичная» «ирония» по поводу американского «вундерваффе» маскирует тот неприятный факт, что в реальности отсутствие собственных «серебряных пуль» — проблема, причём очень большая. Это фактическая консервация отставания. При этом урезать характеристики при необходимости легко, а совершить технологический скачок мгновенно — невозможно.
Перед своим выдвижением Владимир Путин сделал многочисленные заявления, предметом одного из которых, естественно, оказались армия и ВПК. Итак, «Россия должна быть среди государств-лидеров, а по некоторым направлениям — абсолютным лидером в строительстве армии нового поколения, армии эпохи нового технологического уклада».
«Мы видим, что мир переживает настоящий переворот в экономике, в технологиях, в знаниях. Очевидно, что такие глубокие трансформации не могут не затронуть и военную сферу, состояние армий ведущих стран мира». «Эти тенденции нам нужно не просто учитывать, а брать в основу военного планирования и строительства».
В перспективе — действительно очередная «военная революция», причём кратно более мощная, чем скачок, связанный с появлением высокоточного оружия. И да, это частное следствие смены технологического уклада в целом. На этот раз речь о роботизации, оружии и средствах защиты на новых физических принципах, гиперзвуке, при этом в тени этих наиболее «раскрученных» направлений находится действительно фундаментальный сдвиг в освоении новых материалов, позволяющих реализовать возможности перечисленных технологий и создать принципиально новые в самых разнообразных областях — от кратно более эффективной защиты до полноценной малозаметности во всём диапазоне электромагнитных волн и не только.
Господствующая в нашем Отечестве всеобщая убеждённость, что если технология не была реализована в 80-х, то не будет реализована никогда, а любая перспективная разработка — это очередное «вундерваффе» и способ креативно освоить бюджет, многое говорит о проблемах Отечества, но, к сожалению, не имеет никакого отношения к реальности. Цикл развития любой принципиально новой технологии достаточно стандартен и стабильно воспроизводится — более полустолетия медленного развития и экспериментов без существенных практических результатов, затем гигантский и быстрый скачок примерно такой же продолжительности, сменяющийся выходом на новое «плато».
Самолёты к моменту полёта Райтов имели почти шестьдесят лет предыстории — первые летающие модели были построены в 1840-х, полноразмерные аппараты пытались строить с 1868-го (Можайский). К началу 20-го века были построены десятки летавших моделей, совершены сотни безмоторных полётов. Однако ещё в первой половине 1903 года аэропланы летали исключительно… в реку. В октябре аппарат Лэнгли приводнился в Потомак. В декабре — развалился сразу после старта.
«Нью-Йорк Таймс» по этому поводу: «пройдёт, быть может, миллион лет, прежде чем полетит самолёт». Через десять дней аппарат Райтов пролетел шестьдесят метров, достигнув головокружительной высоты… в три. «Нью-Йорк Таймс», год спустя, воздухоплаватель-профессионал: «В очень-очень отдалённом будущем могут появиться летающие машины», «но не сейчас, не сейчас». До перелёта через Ла-Манш оставалось пять лет, до реактивных истребителей — сорок.
При этом, повторюсь, эта схема воспроизводится практически везде. Сейчас в стадию зрелости вступают технологии, старт развитию которых был дан в пятидесятых-шестидесятых.
Нельзя сказать, что впереди технологическая гонка — она уже идёт. При этом наши стартовые позиции в ней выглядят отнюдь не лучшим образом. Дело не только в технологическом отставании — у нас меньше предпосылок для рывка. У нас меньше ресурсов; советская инженерно-конструкторская «школа» объективно уступала западной и с тех пор она, мягко говоря, не стала лучше; у нас абсолютный монополизм в ОПК.
Наконец, у нас кратно меньший военный опыт. Мы не воевали с более или менее современной армией напрямую почти восемьдесят лет, последнее «опосредованное» столкновение — это 1982-й (первая Ливанская). При этом опыт войны с «туземцами» мало что даёт в этом отношении. Хуже того, колониальный стиль войны при столкновении с полноценной армией весьма часто заканчивается катастрофой. Канонический пример — непобедимые герои Туркестана в русско-японской. Между тем, важность «практики» для вразумительной военно-технической политики сложно переоценить.
При этом: «В следующем году, в наступающем, в процентном отношении к ВВП это (уровень расходов на оборону) будет 2,85−2,86% к ВВП, а потом еще будет снижаться. Возникает вопрос: можем ли мы быть самодостаточными в этих условиях и с этими возможностями, можем ли мы надежно и безусловно обеспечить обороноспособность нашего государства? Можем, обязаны, и сделаем это».
Напоминаю, что двухпроцентные расходы на оборону у нас уже были. При этом стандартное «наверху виднее», увы, разбивается о суровую реальность. Съёмки с «Апача», выдаваемые за съёмки с «Ми-28» — это только один из симптомов. «Наверху» у нас есть, например, Дмитрий Рогозин, слишком любящий фейсбук, чтобы у кого-то остались хоть какие-то сомнения по поводу уровня его военно-технической квалификации. И имя ему — легион.
Иными словами, снижение военных расходов ниже 3% ВВП — это не способ сократить технологическое отставание; это способ его увеличить. Равным образом, необходимы структурные реформы: хотя бы ограниченная демонополизация «оборонки» и обеспечение системного взаимодействия между ней и непосредственными «потребителями» её продукции.
Подробнее: https://eadaily.com/ru/news/2018/02/02/f-35-divannyy-patriotizm-i-neskol...