Мировые СМИ широко обсуждают 100-летний юбилей Русской революции 1917 года.
Публикации по этой тематике можно приблизительно подразделить на три большие группы. Первая — это изложение исторической канвы событий революции 1917 года. По этому пути пошло большинство германских СМИ, пригласивших написать очерки о Русской революции профессоров истории известных немецких университетов. Получилось скучно для нас, но ограниченно познавательно для них. Вторая группа публикаций — это обсуждение проблемы Русской революции 1917 года и современной постсоветской российской идентичности. Третья группа — самая интересная на наш взгляд, это тема актуальности Русской революции 1917 года для современности — прежде всего для кризисного Запада.
Публикации по теме изложения событий революции 1917 года обычно не отличаются особой глубиной, но при этом они, разумеется, критичны в отношении проблемы становления советской государственности, ее кризиса и распада. Суждения о коммунистическом модернизационном проекте, запущенном Октябрем, в подобных критических публикациях порой поверхностны и даже неадекватны. Вот, например, что утверждается в одной публикации еженедельника Die Zeit: «Там, где к власти приходили коммунисты, практически не осуществлялось привлекательных инновационных проектов — ни в социальной, ни в экономической, ни в культурной сферах». Т. е. в принципе «инновационные проекты» были, но они, с точки зрения современного германского филистера, не были «привлекательными» — так сказать, не нравились ему.
Правда, одновременно в другой публикации в той же германской Die Zeit можно прочесть и такое, достаточно глубокое от Бернда Штёвера: «Демократия или большевизм? Октябрьская революция знаменует собой начало конфликта между Востоком и Западом, который сформирует ХХ век. С точки зрения мировой истории, революция дала противостояние Восток-Запад, которое неоднократно подчеркивалось с ХIХ века и имело явно идеологическую составляющую. При этом существовавший до тех пор только в восприятии, политический конфликт расширился до идеологической «мировой гражданской войны». Русская революция начинает «век идеологов».
Что касается темы «революция 1917 года и современная российская идентичность», а таких публикаций было много, то в большинстве случае они обсуждали противоречивые проблемы, с которыми сталкивается современное российское государство на трудном поле коллективной и индивидуальной идентичности. Русская революция 1917 года до сих пор идейно раскалывает российское общество примерно половина на половину. И относительно оценок революции 1917 года нет общественного консенсуса, общественного примирения и исторической отстраненности. Русская революция начала ХХ века и через 100 лет остается актуальной. И в этом плане она представляет очевидные проблемы для правящего класса в России.
«Революция, какая такая революция? — в связи с этим спрашивает в одной своей публикации британская Guardian и далее констатирует, — Русские не проявляют большого интереса к столетию 1917 года». Результаты революции во главе с Лениным расцениваются и российским руководством как «неоднозначные». С этим и связана попытка преуменьшить роль революции как политического инструмента. «Путинская Россия не может праздновать свое революционное прошлое. Оно может задушить ее», — констатирует обозреватель Кэтрин Мерридейл в другой публикации в Guardian. Однако режим не может и очернить человека, тело которого все еще лежит в Мавзолее, а статуи которого стоят в сотнях городов. И что делать с советской властью? Если режим осуждает Русскую революцию, то где тогда определить место Сталину и народному триумфу Победы? Поэтому до сих пор ответ, похоже, заключается в том, чтобы держать ситуацию в подвешенном состоянии. И тем не менее, Русская революция была моментом, когда завеса человеческой культуры сорвалась. Это был сезон эйфории надежд под впечатлением фантазий ХIХ века о прогрессе. Это была работа десятков тысяч ревностных энтузиастов. Но теперь их правнукам скучно. Такая ситуация устраивает правительство России. Огонь погас, остался только пепел.
В Süddeutsche Zeitung также отметили: «Россия старательно избегает дебатов об Октябрьской революции в этом юбилейном году — уж слишком много всплыло противоречий. Как цари, так и их убийцы возведены Владимиром Путиным в ранг великих государственных деятелей. С одной стороны, революция — это плохо, поскольку она подрывает законный порядок. С другой, Октябрьская революция — это хорошо, так как она означала начало могущественной советской империи. Хорошо то, что делает государство сильным». Основополагающим мифом России является победа в войне над нацистской Германией, а вовсе не большевистская революция 1917 года, считает автор.
И тем не менее, в международном плане Октябрьская революция до сих пор сохраняет свою значимость, констатируют другие комментаторы в западных СМИ. Так, например, если бы не было Русской революции 1917 года, утверждает автор New York Times Саймон Монтефиоре, то мир бы был другим. Другим — без каких-либо положительных или отрицательных оценок этого самого мира. «Ее [революции] последствия оказались настолько значительными, что сейчас даже трудно представить себе, что ее попросту могло не быть».
Восток был бы совершенно другим, как и Запад… Не было бы холодной войны. Хотя борьба за власть и влияние, вероятнее всего, была бы не менее ожесточенной, но она выглядела бы по-другому. Кроме того, русская революция мобилизовала народный энтузиазм по всему миру — энтузиазм, основанный на марксизме-ленинизме и подпитываемый мессианским пылом. После трех авраамических религий этот идейный порыв стал самым бурным глобальным взрывом в человеческой истории. Блеск их власти и их идеализм сейчас возрождаются, заражая молодых избирателей на Западе, разочаровавшихся в либеральном капитализме. Кроме того, марксизм-ленинизм до сих пор остается двигателем Китая — стремительно развивающейся мировой сверхдержавы. Коммунизм переживает период возрождения даже в демократической Великобритании. Квази-ленинист Джереми Корбин является самым радикальным политиком, когда-либо возглавлявшим одну из двух основных партий этой страны. И он с группой своих последователей в руководстве партии уверенно продвигается к власти.
Столетие Октябрьской революции — хорошее время для размышлений о новом лидерстве лейбористов, полагает другой автор в публикации «Товарищ Корбин и Русская революция» в британском еженедельнике Economist. «Традиционная мудрость» изменилась за последние несколько лет. Позиции, которые когда-то считались капризом или даже находились под запретом, становятся мейнстримом. Финансовый кризис разрушил веру людей в богатство, созидающую силу капитализма и кризисные способности технократов. Опрос исследовательского центра Legatum показал, что в Британии люди почувствуют себя гораздо более позитивно при социализме, а не, как сейчас, при кризисном капитализме. Война в Ираке и выборы Дональда Трампа породили антиамериканизм. Столь же ярким, как и политический рост Корбина и его ближайших товарищей, является падение лейбористов, подобных Тони Блэру. Последний энергично поддерживал вашингтонский консенсус в области экономики и вмешательство американского руководства во внешнюю политику. Теперь подобный курс не в чести у лейбористов. В новом руководстве Лейбористской партии более тщательно разрабатывают планы национализации ключевых отраслей британской промышленности и помышляют о расширении профсоюзных полномочий.
Повсюду на Западе, а не только в Великобритании, переживает возрождение и политическая тактика, похожая на ленинскую. Президент Трамп в некотором смысле является воплощением «нового большевизма» правых, в рамках которого политика строится по принципу — цель оправдывает средства.
Об этом же явлении, как о современном «необольшевизме» в Washington Post в большой публикации, посвященной столетию Русской революции, пишет известный пропагандист либерального проекта и глобализации по-американски обозреватель Энн Эпплбаум (супруга польского экс-министра Радослава Сикорского). Ее публикация озаглавлена весьма красноречиво: «100 лет спустя большевизм возвращается. И мы должны волноваться». Эпплбаум полагает, что «необольшевизм» на Западе просматривается как в лагере «новых левых», так и у «новых правых».
Эпплбаум пишет, что после дискредитации большевизма, последовавшей при кончине в 1991 году Советского Союза, на протяжении последней четверти века казалось, что большевистское мышление исчезло навсегда. Но вдруг сейчас в год 100-летия Русской революции оно возвращается вновь. Необольшевистская история повторяется и воспроизводит идеи 1917 года, но, разумеется, не точно так же. «Большевистское мышление» в 2017 году звучит не так, как оно звучало в 1917 году. Развивается оно у «марксистов». В Испании и Греции «необольшевики» сформировали мощные политические партии. Нынешний лидер британской лейбористской партии — Джереми Корбин также является выходцем из старой просоветской левой и относится к современному «большевизму». На протяжении десятилетий Корбин выражал антиамериканские, антинатовские, антиизраильские и даже антибританские настроения. Сейчас в рамках Лейбористской партии имеется ядро из радикалов, которые рассуждают о свержении капитализма и возвращении политики национализации в Британии.
В Соединенных Штатах марксистские левые также консолидировались на периферии Демократической партии, а иногда и даже совсем не на периферии — в культурных центрах, таких как университетские городки. В американских университетах американские «новые левые» борются за то, чтобы не дать студентам услышать и принять противоположные точки зрения. Они учат негативной версии американской истории, рассчитанной на то, чтобы породить сомнения в демократии и бросить тени на все официальные политические дебаты. Последователи «альт-левых» отказались от мейнстримного патриотизма и поддержали противников Америки, будь то Россия или на Ближнем Востоке.
Как и в Британии, новые левые в США не называют предшественников своих идей. Они не создают прямой связи между своим языком и фразеологией, используемой революционерами из другой эпохи. По Эпплбаум, «самые влиятельные современные большевики» — это люди, которые, подобно Ленину или Троцкому, дебютировали на экстремистских окраинах политической жизни и которые сейчас находятся на подступах к власти и имеют реальное влияние в нескольких западных странах. Но происходят они совсем из другой политической традиции, чем классические правые. Поэтому на них и можно смотреть как на «необольшевиков». Конкретно речь идет о деятелях вроде лидера Национального фронта во Франции Марин Ле Пен, президенте Дональде Трампе, венгерском премьере Викторе Орбане, британском лидере Ukip Найджеле Фарадже, и главе партии «Право и справедливость» в Польше Ярославе Качиньском.
Всех этих деятелей часто определяют «крайне правыми» или «правыми», хотя все они «необольшевики», по определению Эпплбаум, поскольку имеют мало общего с правыми, как их понимала западная политическая мысль со времен Второй мировой войны. Замечено, что все они не имеют связи с существующими консервативными партиями. Они презирают христианских демократов. Они также не имеют никакого отношения к классическому англо-саксонскому консерватизму с его скепсисом в отношении «прогресса», подозрением к радикализму во всех его формах и убеждением в важности сохранения институтов и ценностей. «Новые правые» не хотят сохранять то, что существует. Это радикалы, которые хотят свергнуть существующие институты.
Но в отличие от Ленина и Троцкого, предлагавших массам идеал в будущем, эти предлагают его в прошлом. Они апеллируют к воображаемым мирам этнически или расово чистых наций, старых фабрик, традиционных мужских и женских иерархий и непроницаемых границ. Их врагами являются гомосексуалисты, расовые и религиозные меньшинства, защитники прав человека, средства массовой информации и суды. Они часто не являются настоящими христианами, а скорее циниками, которые используют «христианство» как идентификатор, способный отличить их от «врагов». Они «христиане» тогда, когда борются против «мусульман», или против «либералов», если под рукой нет «мусульман». В исключительной степени они, подобно Ленину, склонны не идти на компромисс с противником и делят мир на «своих» и «врагов». В Польше это «истинные поляки» и «поляки худшего рода». В США Трамп говорит о «реальных» американцах, которые противопоставляются «элите».
Помощник Трампа и его спичрайтер Стивен Миллер, например, недавно использовал по советской практике словечко «космополиты». «Космополиты», полагает Миллер, должны быть устранены из общественной жизни. Когда в ноябре 2016 года британские судьи объявили, что референдум Brexit должен быть подтвержден парламентом, ведущая газета брексетиров Daily Mail вышла с коллективным фото этих судей и подписью под портретом: «Враги народа». Позже в той же газете премьер-министра призывали «раздавить» противников Brexit-а. В обеих случаях Эпплабаум усматривает возвращение в политический лексикон большевистских оборотов речи.
Эпплбаум полагает, что Бэннон, Миллер и некоторые другие из окружения Трампа прекрасно понимают, что делегитимация элиты начинается с ее дискредитации в глазах масс. Бэннон как-то заявил в разговоре с историком Рональдом Радошем: «Ленин хотел уничтожить государство, и это тоже моя цель. Я хочу, чтобы все сегодняшние учреждения были разрушены и уничтожены». Сам Трамп апеллирует в идее «народа», интересы которого кардинально отличаются от интересов элит. Президент при вступлении во власть объявил, что он «передает власть из Вашингтона вам — американскому народу». Эпплбаум находит, что сама эта идея не «нации», а «народа» сродни большевистскому понятию «пролетариат», осуществляющего диктатуру против его врагов.
В политической практике самые успешные «необольшевики» из лагеря «новых правых» для продвижения в массы своих идей создают свои собственные «альтернативные средства массовой информации». Старые большевики 1917 года называли подобную практику «пропагандой». По логике большевизма, которой следуют «необольшевики» из «новых правых», в борьбе за власть разрешено все, что угодно.
В начале 1917 года накануне Русской революции большинство людей, которые позже стали известны миру как большевики, оставались заговорщиками и фантазерами далеко на краю тогдашнего общества. Но к концу года они управляли Россией. Поэтому никак нельзя пренебрегать внешне фальшивыми фигурами и эксцентричными движениями. Если система становится достаточно слабой, а оппозиция достаточно сильной. Если правящий прядок достаточно коррумпирован, а люди достаточно злы на это, то экстремисты могут внезапно войти в центр большой политики, где их никто не ожидал. В этом Эпплбаум видит один из важнейших актуальных уроков «Русского Октября» для современного кризисного Запада.
Об актуальности Русской революции для кризисного Запада в британском Independent пишет и словенский культуролог и социальный философ фрейдомарксистского толка Славой Жижек. По его словам, в то время как левое сопротивление глобальному капитализму терпит неудачу за неудачей, многие тенденции явно сигнализируют о постепенном распаде капитализма. Внешне дело выглядит так, будто две тенденции — сопротивления и саморазрушения движутся на разных уровнях и не могут встретиться. Так что мы получаем бесполезные протесты, идущие параллельно имманентному распаду, но без шанса объединить их в скоординированном акте преодоления капитализма.
В то время, как левые отчаянно пытаются защитить права старых рабочих против натиска глобального капитализма, почти исключительно самые «прогрессивные» капиталисты — от Илона Маска до Марка Цукерберга — говорят о посткапитализме, как если бы сама тема перехода от капитализма к новому посткапиталистическому порядку присваивалась самим капитализмом.
Русская революция первой продемонстрировала, что революция отнюдь не идет согласно истории, следуя ее неким законам. Законом истории — более или менее ясной преобладающей линией исторического развития, является то, что революция может произойти только в ее промежутках, на стыках и «против течения» ее хода.
Стремление Ленина к захвату власти в 1917 году не просто выражало его стремление к власти. Оно означало гораздо большее: его одержимость (в хорошем смысле этого слова) открыть «освобожденную территорию» — пространство, контролируемое силами освобождения за пределами мировой капиталистической системы. С другой стороны, в усилиях Ленина было гораздо больше «утопизма», чтобы заполнить свободное пространство вне капиталистической системы новым содержанием.
Жижек продолжает: марксизм был прав насчет «окончательного кризиса» капитализма. Мы явно входим в него сегодня, но этот кризис — просто длительный процесс распада — распада без какого-либо простого гегелевского преодоления. Сейчас нет никакого актора, чтобы дать этому распаду положительный поворот и превратить его в переход к некоему более высокому уровню социальной организации общества.
Здесь Жижек полагает, что ввиду ожидаемых апокалиптических перспектив нашего ближайшего будущего — от экологических катастроф до массовых миграций, следует, тем не менее, следовать линии поэта Самуэля Беккета: «Попробуйте еще раз. Сбой — снова». Поэтому нам, полагает Жижек, и нужен сейчас более, чем когда-либо, дух радикализма Ленина в сочетании с безжалостным прагматизмом. Возможно, ключевым достижением Ленина в Русской революции было то, что он молча отбросил ортодоксальное марксистское понимание революции, как необходимого шага в историческом прогрессе. Вместо этого он последовал за идеей Луи Антуана Сен-Жюста, что революционер похож на моряка, плавающего по неизведанным морям к неизведанным территориям. Логика мысли Жижека: преодоление кризиса капитализма, как системы, возможно по рецепту Русской революции — активное вхождение в неведомое поле и социальное творчество.
Европейская редакция EADaily
https://eadaily.com/ru/news/2017/11/08/uroki-russkoy-revolyucii-dlya-kri...