Политика и этика в валдайском выступлении Путина
В своей речи на форуме клуба «Валдай» в Сочи Владимир Путин затронул не только привычные темы мировой политики, но и упомянул вызовы, которые бросает человечеству развитие науки. Среди прочего президент указал на то, что в сфере биоэтики появляются новые и крайне важные вопросы, ответы на которые еще только предстоит найти. О том, как упомянутая Путиным клятва Гиппократа связана с нынешним состоянием международных отношений, iz.ru попросил рассказать научного директора Валдайского клуба, модерировавшего сессию с участием российского лидера.
«Я направляю режим больных к их выгоде сообразно с моими силами и моим разумением, воздерживаясь от причинения всякого вреда и несправедливости… В какой бы дом я ни вошел, я войду туда для пользы больного, будучи далёк от всякого намеренного, неправедного и пагубного...»
Выступление Владимира Путина на форуме Валдайского клуба заставило автора этих строк заинтересоваться несвойственной сферой — медицинской этикой. А именно — следующий пассаж из речи, касающийся вызовов, которые бросает новая эпоха:
«Потребуется найти ответы и на множество вопросов… Как будет трактоваться клятва Гиппократа в эпоху, когда врач будет обладать возможностями едва ли не всесильного волшебника?»
Заход необычный, захотелось выяснить, а как звучит эта клятва в оригинале, то самое лапидарное «не навреди»? Оттуда и цитата, с которой начинается этот текст. В принципе, применимо к любому времени, хотя, конечно, «силы и разумение» растут в геометрической прогрессии, что значительно повышает ответственность за принимаемые меры…
Валдайский форум на сей раз был посвящен будущему — каковы его предпосылки, из чего, как сказано в подготовленном к мероприятию докладе, оно прорастает. Там это понятие применяется к мировому политическому порядку, который сейчас впервые в истории должен возникнуть не из глобального катаклизма и слома (например, мировой войны), а эволюционным путем. Слишком уж непомерна цена конфликта, формула «до основанья, а затем» не сработает, поскольку в случае большого военного столкновения может не остаться даже основания. Но «прорастание» касается отнюдь не только военно-политических вопросов, стратегии, оно определяется огромным количеством прочих факторов развития. Не случайно Путин помимо вопроса о клятве Гиппократа задал и другие:
«Каким будет место человека в треугольнике “люди – техника – природа”? Как поведут себя государства, в которых из-за климатических и экологических изменений могут попросту исчезнуть условия для нормальной жизни? Как при роботизации обеспечить занятость?... Наконец, не утратит ли человеческий интеллект способность контролировать интеллект искусственный? И не станет ли искусственный интеллект самостоятельным субъектом, независимым от нас?»
На те же темы рассуждали и участники заседаний, которые предшествовали финальной пленарке. Но там дискуссия шла секторальная — по каждому направлению, что позволяло четче отделить различные направления одно от другого и на каждом сфокусироваться. Заключительная же сессия продемонстрировала главную проблему. Обсуждая будущее в целом — не по отдельным сегментам, а в совокупности всех влияний и проявлений, мы сталкиваемся с мощной инерцией. Настоящее и прошлое прочно держат эту дискуссию в своих объятиях, не позволяя далеко удаляться от устоявшейся повестки. Это очень было заметно и в речи главы государства, и в состоявшейся 2,5-часовой дискуссии с залом.
Никто уже давно не спорит с тем, что грядущие, но уже начавшиеся перемены носят фундаментальный характер. Они не отменяют проверенных веками базовых принципов международных отношений. Не означают, что суверенные государства перестают быть их структурными единицами, но помещают эти самые единицы в настолько усложненный и многомерный контекст, что они начинают действовать иначе, чем все привыкли и ожидают. А точнее — результат привычных действий оказывается совсем не тем, который предполагался. И задача как раз в том, чтобы найти способ оценки и регулирования всех эти разнонаправленных воздействий, чтобы правильно применять прежние закономерности к изменившимся обстоятельствам.
Период с конца 80-х годов прошлого века до середины текущего десятилетия оставил неизгладимый след в международном сознании. Масштаб эйфории, порожденной внезапным и практически никем не ожидавшимся крахом СССР (а с ним и всей «социалистической альтернативы»), был таков, что возникло ощущение социально-политического всесилия победившей стороны, ее права на неограниченную реализацию своих представлений о должном и сущем. А у стороны, скажем аккуратно, не победившей, сформировался сложный комплекс чувств — смесь стремления примкнуть к триумфаторам и как будто бы разделить их успех, но в то же время доказать им, что тот самый успех был случайностью, а мы еще всем покажем…
Плоды этого времени — разочарование. И у одних, и у других. И у третьих, если третьими считать тех, кого прежде называли «третьим миром», то есть не активных участников противостояния, а наблюдателей, которые могли выбирать и маневрировать.
Разочарование бывших противников различно, хотя и взаимосвязано. Запад расстроен несоответствием сегодняшнего результата светлым перспективам конца ХХ века, когда пресловутый «либеральный мировой порядок» казался безальтернативным и необратимым. Ну и, конечно, раздосадован Россией, которая снова там, где всегда — то есть по другую «сторону истории», используя тот же либеральный вокабуляр.
Россия, рванувшаяся было в либеральные кущи на рубеже 1990-х, разочарована отсутствием взаимности, хотя ее ожидания во многом были связаны с самогипнозом «розового» посткоммунистического периода. Ну и, как часто бывает, неоправдавшиеся надежды порождают обратную крайность. Насколько далеко в «общечеловеческом» направлении маятник качнулся тогда (неожиданным приветом из той поры стала грубоватая ремарка президента о бывшем министре иностранных дел Козыреве), настолько резко он ушел в другую крайность теперь — нет ничего кроме национальных интересов. (Любопытно, впрочем, что подобное раскачивание сейчас свойственно и для Соединенных Штатов.)
Что же касается тех самых «третьих», то они разочарованы и даже удивлены неспособностью грандов обустроить мир так, как те считают нужным, и степенью беспорядка, которую породила эпоха после большой конфронтации. Это существенный фактор, потому что недовольство традиционными лидерами со стороны «масс» нарастает, и рано или поздно это повлияет на мировое устройство.
Как бы то ни было, наследие времени обманутых ожиданий очень чувствуется. О чем ни заходит речь, почему-то она с неизбежностью скатывается к разбирательству: кто больше виноват в том, что случилось в недавнем прошлом. И это уже вне рамок рациональности, потому что рассудком понятно, сколь масштабны вызовы завтрашнего дня, но душа требует все-таки закончить разговор о дне вчерашнем. И не то чтобы этот разговор был бессодержательный. Как раз наоборот. Но он бесполезный в том смысле, что никто никого ни в чем не убедит. Точнее — убеждает не «дискурс», а действия и объективные перемены, которые происходят, и неважно, признает кто-то ошибки или нет, реальность уже изменилась.
Но инерция пока непреодолима, хотя со всех сторон — технологической, социальной, экологической, идейной — множатся факторы, которые ее должны пересилить. В этом смысле 14-е заседание Валдайского клуба стало наглядной иллюстрацией этой борьбы, и пока можно зафиксировать ничью. Преодолеть инерцию не удалось, но и игнорировать новые веяния больше никак невозможно. Вообще, если в целом проанализировать активность Владимира Путина за последнее время, очень заметно, как тематика будущего занимает в ней всё более существенное место (искусственный интеллект, генетические и биологические изменения, научно-технологический фактор, поставленный в валдайской речи на первое место и пр.), но эмоционально по-прежнему еще больше волнует военно-политическая «классика» последней четверти века.
Клятва Гиппократа открывается обязательством «считать научившего меня врачебному искусству наравне с моими родителями», то есть чтить в высшей мере унаследованную мудрость и ее носителей. Это применимо и к политике — когда кто-то начинает считать себя умнее предшественников, отвергая их заветы, добром это не заканчивается. Но еще клятва полезна для мировой политики с той точки зрения, что она пронизана духом гуманизма, а не исключительно целесообразности. Несколько лет назад самым, наверное, популярным врачом в мире был доктор Хаус из одноименного сериала, с успехом шедшего во всех странах. Кто помнит этого мизантропа-интеллектуала, блестяще сыгранного Хью Лори, знают его принцип — поставить правильный диагноз важнее, чем спасти жизнь пациента. С точки зрения науки — это правильно. И аналогом такого подхода в мировой политике является жесткий реализм, основанный на имманентном геополитическом недоверии и вечном стремлении к балансу сил.
Но помимо баланса сил, требуется и другой баланс — интересов и ценностей. Оголтелая погоня за реализацией какой-нибудь возвышенной утопии, хоть коммунистической, хоть антикоммунистической, хоть любой другой, столь же пагубна, как мрачный цинизм, отвергающий всё, кроме материальных факторов. И такое впечатление, что выбор сейчас значительно острее, чем это было несколько десятилетий назад, когда выбирать нужно было между моделями развития. Нынешняя развилка куда экзистенциальнее, потому что научно-технические и коммуникационные предпосылки для «бесчеловечного» мира сильнее, чем когда-либо, так что гуманизму предстоит настоящее испытание.
https://iz.ru/661714/fedor-lukianov/mezhdu-khausom-i-gippokratom